По остывшим следам [Записки следователя Плетнева] - Владимир Плотников

Вскоре справа от себя он услышал тот же тихий, протяжный свист и увидел бежавшего к нему Мошкина. Схватив чемодан, Мошкин прошептал: «Я один все перенесу, вдвоем провалимся», — и, шлепая по снежной жиже, скрылся в темноте. Храпцов проклинал себя за то, что связался с ним. Вдруг лед не выдержит! Мошкин с чемоданом сразу пойдет на дно или начнет орать, и тогда все кончено… Минуты тянулись, как часы. Хотелось плюнуть на все и уйти — пусть управляется один, как хочет. Но Мошкин вернулся, отдышался немного и потащил второй чемодан. На этот раз он отсутствовал дольше, может, потому, что назад уже шел, а не бежал, как раньше. Подойдя к Храпцову, Мошкин достал из кармана ватника флакон одеколона: «Выпей фонфурик, согрейся». Когда Храпцов, передергиваясь, проглотил эту гадость, он дал ему шоколадных конфет и прошептал: «Расходимся. По воде. Встречаемся у общежития». Они побежали в разные стороны.

Перед тем как войти в общежитие, они заглянули через окно в вестибюль. Вахтер, положив голову на руки, спал за столом. В комнату им удалось пройти незаметно. Только тут Храпцов обнаружил, что Мошкин стал пьян больше, чем был. Проснулся Боярский и спросил у Храпцова, почему он встал. Коровин тоже откинул с головы одеяло. Мошкин предложил им по фонфурику, но они отказались пить и съели только конфеты, которыми угостил Храпцов. Затем Мошкин заторопился к Сильве и в милицию, а Храпцов лег спать. Утром, когда по всему поселку разнеслась весть о краже, Храпцов сказал Коровину, что это — их работа. Началось следствие, и они узнали, что Коровин «заложил» их. Угрозами и уговорами они заставили его отказаться от показаний. Мошкин прямо сказал Коровину, что, пока он не сядет и не попробует баланды, покоя ему не будет. Храпцов, в памяти которого долго жил страх, испытанный им на реке, начисто отказался от участия в сбыте краденого. Что сталось с ним, он так и не узнал.

Закончив писать, Храпцов сгреб со стола листки, пронумеровал, потом прочитал заявление вслух, и я записал его на магнитофон, доставленный к тому времени из прокуратуры. Так на повестке дня оказалась встреча с Мош-киным, встреча внезапная, не. здесь, а там — в Архангельской области.

В село, где жил Мошкин, я приехал поздним вечером на милицейской машине, предоставленной мне дежурным по райотделу. Оно утопало в снегу и производило впечатление вымершего. Только кое-где в окнах горел свет, а из труб к темному небу лениво тянулись тонкие струйки сизого дыма. Найдя нужную избу, я постучал в дверь, потянул ее на себя и, окутанный клубами пара, сделал шаг вперед. Справа от входа на неразобранной кровати я увидел молодого мужчину.

— Мошкин?

— Допустим… — послышался ответ.

— Одевайтесь!

Эта команда не вызвала у Мошкина никакого удивления. Натянув свитер и сунув ноги в валенки, он вышел на середину избы и стал неторопливо причесываться. В это время из соседней комнаты появилась пожилая женщина.

— Что случилось, сынок? — поинтересовалась она.

— Гости приехали, — буркнул Мошкин. — Иди, иди к себе, мать. Это тебя не касается.

Я предъявил ему постановление на обыск и произвел его, надеясь найти хоть один паспорт к часам, приемнику или фотоаппарату, хоть один ярлык к кофте. Напрасно!

— Едем с нами, — сказал я, и Мошкин, ни о чем не спрашивая, стал надевать полушубок.

Через час мы были в райотделе. Мошкин вел себя спокойно. Казалось, он был готов ко всему. Когда же я заговорил о краже, в его черных, похожих на буравчики глазах вспыхнули лукавые огоньки:

— Пришить хотите, начальник? Зря. Был под замком. Может, вы доказали, что я вылез через замочную скважину? Времени было достаточно. Коли так — придется признаваться…

Я не стал раскрывать ему свои карты, но, чтобы прозондировать его настроение, спросил, где он взял простыни, которые отдал Сильвинской, и значительную сумму денег, потраченную в Новгороде. Подкупающе откровенно Мошкин рассказал, как украл и то, и другое: простыни в общежитии, а сумочку с деньгами — в поезде, по пути из Ленинграда в Новгород. Кражу сумочки он описал так живо, что я был готов поверить ему. Всем своим поведением Мошкин как бы говорил: «Пожалуйста, где виноват — отрицать не стану, все охотно признаю, а где не виноват — извините!»

Но было поздно. Время работало теперь на следствие. Приведя в исполнение санкцию на арест Мошкина и его этапирование в Ленинград, я выехал туда же.

Через несколько дней после возвращения в прокуратуру секретарь подала мне телеграмму из транспортной милиции: «Заявлений краже сумочки деньгами интересующем вас периоде не поступало».

Еще через две недели мне позвонили из следственного изолятора и сообщили о прибытии Мошкина. К этому времени я уже решил, что вызывать Горобца, Малюгина и Сильвинскую не буду: надо оплачивать дорогу, а Силь-винскую к тому же отрывать от детей. Их показания, как и показания Малюгина об угрозах, я при необходимости оглашу Мошкину, дам ему очную ставку с Боярским и предложу почитать исповедь Храпцова, но от проведения очной ставки с ним пока воздержусь.

И вот мы встретились вновь, но уже в изоляторе, в кабинете для допросов. Войдя в него, Мошкин посмотрел на зарешеченное окошечко под потолком и сел на стул, положив ногу на ногу.

— Сколько меня будут мариновать здесь? — был его первый и единственный вопрос.

— Это целиком зависит от вас, — ответил я сухо и огласил показания Малюгина. Они не произвели на Мошкина никакого впечатления. Он чуть поежился, когда услышал рассказ Сильвинской о его ночном визите за резиновыми сапогами, о простынях, и едва слышно произнес: «Стерва…» Показания Королевой вызвали у него приятные воспоминания. Это было заметно по скрытой улыбке, которая не сходила с его лица, пока он слушал их. Когда же дошла очередь до показаний Горобца, Мошкин даже обрадовался:

— Правильно говорит Горобец, справедливо. Что было, то было! Я действительно возмущался тем, что магазин не охраняется, что его можно обокрасть, но… Как бы вам сказать?.. Возмущался теоретически. Я ему ничего не предлагал, никуда не звал, намерения совершить кражу не высказывал… Он ведь не дает таких показаний?

Однако это радостное состояние прошло, как только в кабинет был приглашен Боярский. Мошкин замолчал, достал сигарету и долго разминал ее, готовясь к поединку. Боярский же, обменявшись с ним приветствиями, совершенно спокойно рассказал, как и в каком виде Мошкин с Храпцовым появился ночью в общежитии. Он напомнил Мошкину, что на ногах у него были большие, не его размера, резиновые сапоги, что на пузырьке с одеколоном, которым его угощали, имелась этикетка с изображением ромашки, а шоколадные конфеты назывались «Ласточка». Не забыл Боярский упомянуть и об угрозах, на которые жаловался Коровин.

— Мошкин, не напоминают ли вам показания Боярского аналогичные показания другого человека, которые вы слышали в самом начале следствия? — спросил я.

Не ответив, Мошкин повернулся к Боярскому и процедил:

— И ты свою судьбу решил испытать? Давай, давай…

От безразличия и показной радости он перешел теперь

к угрозам. И ничего странного в этом не было. Он боялся разоблачения, но верил еще в чудодейственную силу своего алиби, однажды уже спасшего его от, казалось бы, неминуемой гибели.

— Подумать только! — воскликнул Мошкин, когда Боярский был отпущен домой. — И этот туда же! Куда конь с копытом, туда и рак с клешней! Догадываюсь, в чем тут дело: корешка своего, Коровина, решил спасать…

— Теперь ознакомьтесь вот с этим, — прервал я его, подавая пачку исписанных Храпцовым листов.

Мошкин с любопытством посмотрел на нее, положил на край стола дымящуюся сигарету и принялся читать.

— Почерк знакомый, — заметил он через минуту. — Вроде бы Храицов писал.

— Вы не ошиблись. Обратите внимание на дату. Почти месяц прошел с тех пор. И не вздумайте порвать. Я записал его заявление на магнитофоне.

Мошкин знакомился с исповедью Храпцова долго, неоднократно возвращаясь к уже прочитанному, что-то прикидывая и обдумывая. Закончив читать, он попросил папиросу:

— Сигареты здесь дрянь. Раньше курил «Беломор», но теперь папиросы ни с выпиской, ни с передачей не получить. Запрещено.

Задымив, он помолчал, потом спросил:

— А голос Храпцова послушать можно? Интересно, что он там наболтал…

— Можно. Только надо съездить за лентой и магнитофоном в прокуратуру. Вы за это время успеете пообедать.

После обеда я вызвал Мошкина, чтобы прокрутить ему фонограмму заявления Храпцова, и увидел, что от его задумчивости не осталось и следа. Узнав голос Храпцова, Мошкин заерзал на стуле, заулыбался и с неподдельным восторгом воскликнул: «Ишь басит как! Гигант!»— но вскоре махнул рукой:

— Все ясно. Вас можно поздравить. Мне остается подтвердить его показания. Только в одном моменте я не согласен с ним: вещи сбывал не я, а он. Но это мелочь…